Психическое состояние при героиновой наркомании. Отстутствие желания лечиться при наркомании
Психическое состояние при поступлении. Выглядит изможденным, неопрятным. Имеют место остаточные явления наркотического одурманивания. Ориентирован в месте, времени и окружающем формально правильно. Во время беседы сидит в напряженной позе, легко раздражителен, вспыльчив. Эмоциональные реакции неустойчивые, вспышки раздражительности и недовольства чередуются с периодами безразличия, ощущением усталости и бессилия. Общий фон настроения снижен. Активно жалоб не высказывает, наличие болезненных проявлений отрицает («все нормально», «я совершенно здоров»). При дополнительном расспросе отмечает общую слабость, периодическое головокружение. Зависимым от наркотиков себя не считает, обосновывает это тем, что принимает наркотики «по собственному желанию, а не по необходимости». Категорически возражает против того, что у него имеется зависимость от наркотиков. Считает, что отличается от «настоящих» наркоманов тем, что может произвольно уменьшить дозу употребляемого наркотика, отсрочить время инъекции, полностью отказаться от употребления наркотиков при необходимости.
В ответ на слова врача о том, что он страдает наркоманией, резко раздражался, кричал, обзывал врача «ограниченным человеком», стучал кулаком по столу, топал ногами. Заявлял, что за 8 лет употребления наркотиков «нисколько не изменился по характеру». Называет себя «веселым, сильным, добрым и волевым, но немного вспыльчивым» человеком. Спонтанно переходит на рассказ о процессе приготовления раствора маковой соломки, подробно останавливается на деталях, эмоционально сравнивает преимущества опийного и героинового опьянения. При этом обнаруживается усиление двигательного возбуждения, мимические реакции оживляются, глаза блестят, лицо покрывается красными пятнами. Однако категорически отрицает влечение к наркотику. Обвиняет врачей в предубежденном отношении к наркотикам, желании «преувеличивать их вредное действие», «непонимании общественного значения наркотиков». В беседе быстро истощается, становится раздраженным, заявляет, что ему необходимо отдыхать.
На вторые сутки пребывания в стационаре стали нарастать абстинентные расстройства, в клинической картине которых ведущее место занимали аффективные компоненты с тревожной ажитацией и дисфорией. Не мог долго оставаться на месте, постоянно требовал себе дополнительных лекарств, провоцировал персонал на замечания, а затем с нарочитой аффектацией возмущался «черствостью, бессердечием и неумением лечить больных». После интенсивной терапии (инфузии контрикала, пирогенал, тизерцин) на следующие сутки острота абстинентной симптоматики значительно сгладилась. Аффективный фон выровнялся, поведение стало упорядоченным. Стал более контактным, спокойно продолжает беседу, охотнее рассказывает о себе.
Но наибольшее место в разговорах по-прежнему занимает тема наркотиков. Склонен к отвлеченно поверхностному рассуждательству об их положительных свойствах. Речь больного принимает форму монолога, тон становится снисходительно поучающим, весь вид приобретает карикатурную значительность и высокомерие. Считает, что люди, не употребляющие наркотиков, «влачат серое, растительное существование, не знают, какие духовные горизонты они могли бы для себя открыть». Убеждает врача в том, что «мак очищает человека от злобы и ненависти, делает его мир светлее и чище», предлагает врачу самому убедиться в этом. Одобрительно отзывается о наркотиках. С восхищением описывает знакомого наркомана, который за сутки внутривенно ввел 4,5 г героина. Высказывает намерение обязательно осуществить подобное в дальнейшем. Строит наивно-эфемерные планы на будущее (уехать за границу, купить там дом и т.д.). Негативно отзывается о лечении в наркологическом отделении, считает его ненужным и малоэффективным.
Основной лечебной тактикой, которая должна применяться в стационарах, считает постепенное снижение дозы наркотика. «В крайнем случае, можно лечиться метадоном, как на Западе». Допускает его использование для своего лечения. На объяснения о невозможности этого реагирует с раздражением, называет врачей «бездушными и отсталыми» людьми.
На шестой день лечения в состоянии больного вновь стали нарастать тревожно-дисфорические проявления. Внезапно стал уговаривать врача выписать его без лечения и выдать фиктивную справку о том, что он не нуждается в лечении от наркомании. Выл крайне озлобленным, угрожал, что «сообщит об этом влиятельным лицам, авторитетам», характеризовал себя как очень значительного человека («вы еще не знаете с кем связались»). Демонстративно отрицал факты употребления наркотиков («не знаю, кто это придумал, или вы, или следователь»), начал извращать компрометирующие данные анамнеза, утверждал о неправомерности его госпитализации в наркологическое отделение, отказался отвечать на дальнейшие вопросы.
Во время дальнейшего пребывания в стационаре оставался по существу недоступным для сколько нибудь доверительного контакта. Реального желания лечиться не было. Общался лишь с негативно настроенными наркоманами, просил медицинский персонал «незаметно дать ему каких-нибудь успокаивающих или снотворных лекарств», обещал за это «щедро заплатить». Считал основной целью лечения снятие «ломки», не скрывал, что не собирается отказываться в дальнейшем от употребления наркотиков. Неоднократно пытался покинуть клинику, говорил о необходимости «выйти на минуту», провоцировал конфликтные ситуации. Выяснилось, что тайком собирал таблетки феназепама, при их обнаружении отрицал свою вину, пытался объяснить это случайностью и злым умыслом соседей по палате. На 35 день пребывания больной настоял на выписке из клиники вопреки мнению врачей.
