Отсутствие детализации болезни при алкоголизме. Влияние интеллекта на понимание болезни
Трактовка алкогольной анозогнозии как «психологически понятной защиты от социального осуждения» оставляет без ответа и такой вопрос. Почему, признавая у себя болезнь в целом, больные алкоголизмом и наркоманией упорно утаивают от врача детали своей зависимости? Именно от врача, к которому пришли с целью «полностью и окончательно избавиться от зависимости», а не от кого-то из своего постоянного окружения, перед кем может быть стыдно.
Ведь, казалось бы, признав, что у него есть алкоголизм или наркомания, больной уже «скомпрометировал» себя, больше лгать незачем. «Снявши голову, по волосам не плачут.» Случайно ли здесь сходство с упоминаемой нами выше, хорошо известной всем психиатрам моделью диссимуляции у больных параноидной шизофренией, когда те, сообщая о наличии галлюцинаций или переживаниях преследования,упорно скрывают подробности? По-видимому, не случайно. И в том, и в другом случае форма защиты патологическая.
Она - проявление аффективно детерминированного изменения логики мышления, - результат деформации когнитивных процессов существующей активной патологической доминантой - продуктивным психопатологическим симптомокомплексом. В одном случае - это бредовой синдром, в другом - синдром патологического влечения. О защите чего по существу идет тогда речь? Уже не о защите личности от социального осуждения, а о защите некоего психического образования, имеющего особую важность для индивидуума.
Того, что определяет все бытие больного - бреда при шизофрении или сверхценной доминанты патологического влечения - при аддикции.
Кроме того, сама по себе интеллектуальная составляющая еще не гарантирует адекватного понимания болезни. Как мы уже указывали, все больные алкоголизмом, - как обладатели врачебных дипломов или ученых степеней, так и весьма примитивные личности, - оперируют одними и теми же шаблонными, стереотипными и ограниченными по своему набору штампами отрицания и «объяснения».
Почему даже больные алкоголизмом врачи-наркологи, казалось бы обязанные знать досконально сугубо психотерапевтическую суть такой распространенной лечебной процедуры, как «торпедо», не отказываются от ее применения для себя и выдерживают оговоренные сроки воздержания от алкоголя? Более того, они уверенно заявляют, что им «как из уважения к коллегам» ввели не плацебо, а «настоящий» препарат. Налицо еще одно свидетельство деформации когнитивных процессов - паралогичности и кататимной перестройки мышления.
Наконец, кардинальным отличием отношения к наркологической болезни от переживания соматической патологии является практически полное отсутствие у аддиктов заинтересованности в познании собственной болезни. Отбор лишь «про-аддиктивных» и отторжение «контр-аддиктивных» аргументов еще раз свидетельствует о глубокой деформации когнитивных процессов.
Несостоятельность чисто психологических трактовок формирования нарушенного сознания болезни отчетливо видна, если проанализировать, - как изменяется отношение субъекта к алкоголю (равно как и к другому одурманивающему веществу) в процессе развития аддиктивной болезни.
До развития болезни отношение к спиртному бывает или индифферентным, или независимо-положительным. Этим предопределяется критическое отношение субъекта к собственному потреблению спиртного и возможность регулирования его количества и степени опьянения. В этот доболезненный период система объяснений, приуменьшений и оправданий действительно психологически понятна.
Хотя по своим внешним признакам используемый для маскировки болезни «набор инструментов» остался, казалось бы, прежним: отрицания, оправдания, «психологически понятные» объяснения, зашторивание. По-видимому, именно эта внешняя схожесть приемов маскировки и является главным аргументом в пользу «психологически понятной» интерпретации феномена.